важность своевременного возвращения ее сына в Вест-Пойнт. Следующий раз он обратился к ней уже после возвращения матери Уистлера, когда молодой человек был госпитализирован с ревматизмом и, возможно, симптомами туберкулеза, и отправлен домой по болезни. О том, что Ли заботился о каждом из своих кадетов, как курица-мать, свидетельствует количество писем, которые он писал миссис Уистлер о здоровье ее сына и о том, как важно, чтобы он наверстал упущенное время в учебе. Уистлер вернулся в академию после почти трехмесячного отсутствия, набрал "1" по рисованию, но в остальном получил посредственные оценки, а затем набрал поразительное количество промахов, за которыми последовала его знаменитая неспособность определить кремний, что привело к провалу по химии и последующему отчислению.

Уистлер обжаловал решение, но из письма Ли генералу Тоттену становится ясно, что он приложил все возможные усилия, чтобы спасти Уистлера, хотя у него не было причин рассчитывать на благодарность Уистлера или предполагать, что что-то, кроме чуда, превратит его в солдата.

Ли был избавлен от подобных проблем своим сыном Кэстисом, чей послужной список кадета, после его первых промахов, был ничуть не хуже, чем у самого Ли. Племянник Ли Фитц Ли, сын Смита Ли, доставлял ему немало беспокойства, которое, конечно же, усиливалось благодаря решимости Ли быть беспристрастным, когда дело касалось его собственной семьи. Фитц был очаровательным, популярным и авантюрным молодым человеком и завершил свой длинный послужной список проступков тем, что однажды ночью "выскользнул из лагеря с другим кадетом около двенадцати часов и [не вернулся] до 2:30". Когда его поймали и арестовали, Ли, возможно, хотел избавить брата от позора, связанного с отчислением Фитца, но, как обычно, он был скрупулезно справедлив, и от необходимости проявлять суровость его спасло только то, что весь класс Фитца пошел на необычный шаг, предложив "обязательство не совершать проступков в течение учебного года". Этого, к сожалению, оказалось достаточно, чтобы убедить военного министра помиловать Фитца. Это несколько архаичное использование кодекса чести спасло молодого Фитца от службы в кавалерийском корпусе армии Северной Вирджинии.

Все рассказы о трех годах пребывания Ли на посту суперинтенданта посвящены его постоянной озабоченности моральными и учебными испытаниями своих кадетов - Ли не был человеком, который никогда не мог не докопаться до сути моральной проблемы, какой бы маленькой или трудноразрешимой она ни была, и какими бы противоречивыми ни были доказательства, - и боли и усталости, которые это ему причиняло. Но, конечно, как у начальника академии у него были и другие заботы: он должен был вести строгий учет расходов; он упорно лоббировал выделение средств на строительство новой школы верховой езды, разрабатывая планы ее создания по образцу Сомюрской кавалерийской школы, основанной Наполеоном для совершенствования французской верховой езды, * а также проводя в масштабах всей армии поиск талантливых инструкторов, улучшая жилье для офицеров, строя новые конюшни и приобретая больше лошадей и лучших седел.

Ли повезло, что в середине срока его командования избрание на пост президента Франклина Пирса, который знал Ли по мексиканской войне, привело в военное министерство в качестве военного секретаря старого друга Ли Джефферсона Дэвиса, соратника по Югу и Вест-Пойнтеру. Генерал Уинфилд Скотт, командующий армией США, продолжал оставаться самым сильным сторонником Ли. Скотт даже нанес неожиданный визит в Вест-Пойнт со своей свитой и заставил Ли в последний момент заняться подготовкой ужина. В редкой вспышке сардонического юмора Ли описал это в письме к другу: "Боюсь, у генерала снова будет возможность взять если не наспех, то хотя бы тонкую тарелку супа, и если бы не арлингтонский окорок и несколько моих шанхайских цыплят... я бы сомневался, можно ли утолить их голод".

Шутка заключается в том, что во время затянувшейся борьбы генерала Скотта с президентом Полком в начале Мексиканской войны в 1846 году Скотт отсутствовал в своем кабинете, когда к нему обратился тогдашний военный секретарь Марси с подробным отчетом о недовольстве президента Полка. Вернувшись к своему столу, Скотт написал Марси подхалимское письмо с извинениями за свое отсутствие, в котором расхваливал "превосходное чувство, военное понимание и любезность" президента и содержал досадную фразу о том, что он покинул свой кабинет только для того, чтобы "наспех съесть тарелку супа". Это письмо, когда оно "просочилось", о чем Скотт должен был догадаться, вызвало всенародные насмешки в прессе, часто сопровождаемые нелестными карикатурами, как в связи с тем, что Скотт, уже набравший значительный вес в районе середины тела, был хорошо известен как сытный и разборчивый гурман, для которого время приема пищи было одновременно и пышным, и священным - трудно представить человека, менее склонного принять "тарелку супа на скорую руку" за еду. Это привело одного из друзей Скотта к выводу (правильному), что он "совершил политическое самоубийство". В 1852 году Скотт действительно баллотировался в президенты от партии вигов и выиграл только четыре штата.

Биографы Ли обычно пишут о нем так, будто он не интересовался политикой, но это не совсем так. Хотя Ли с недоверием относился ко всем политикам, как Союза, так и Конфедерации, и стремился представить себя человеком без политики, на самом деле он был проницательным, хотя и осторожным наблюдателем политических событий, а поскольку значительная часть его военной карьеры до 1861 года прошла в общении с комитетами Конгресса по поручению главного инженера или военного министра, он обладал весьма развитыми знаниями в области политики для сравнительно младшего офицера.

Период, когда Ли занимал должность суперинтенданта Военной академии США, был периодом сильных политических потрясений и растущего раздражения между северными и южными штатами по поводу животрепещущего вопроса о том, можно ли распространить рабство на огромную территорию, захваченную у Мексики в 1848 году, и насколько далеко. Уровень политической ярости резко возрастал. Хотя большинство "умеренных" людей на Севере все еще смирялись с существованием рабства к югу от так называемой линии Мейсона-Диксона, то есть в тех штатах, где рабство было устоявшимся институтом еще до Американской революции, они в той или иной степени выступали против его распространения на новые территории. На Севере аболиционисты все еще оставались небольшой группой экстремистов. Даже те, кто выступал за окончательную ликвидацию рабства, в большинстве своем выступали за то, чтобы это происходило медленно, возможно, с некоторой компенсацией для рабовладельцев, но без какой-либо мысли о том, что бывшие рабы могут когда-нибудь стать согражданами с полным правом голоса. За исключением богатых рабовладельцев на плантациях глубокого Юга и тех, кто работал в сфере работорговли, большинство американцев относились к рабству как к трагической национальной ошибке. Отношение самого Ли к рабству было